Секреты крылатых слов и выражений[СИ] - Олифант Олифант

И Франция, из раздираемого противоречиями государства, стала великой державой. Армия побеждала врагов. Промышленность торговля и наука процветали. Людовик же, тем временем, собрав подле себя передовые умы того времени (Кольбер, Вобан, Летелье, Лионн, Лувуа) предался развлечениям. Заметьте, увлёкся не казнями, пытками, интригами, а балами, музыкой и дамами…

В Париже на Place des Victoires благодарные французы воздвигли в 1822 году конную статую «короля солнца».

ДАМОКЛОВ МЕЧ

Уже в который раз Дионисию, царю Сиракуз, доносили, что его любимец и фаворит Дамокл жаждет захватить власть и воссесть на троне.

— Дураки, — посмеивался Дионисий. — Дамокл предан мне, как собака. Просто мечтает человек о престоле. Понимаете, мечтает. Одни хотят получить бессмертие, другие стать властителями морей, а этот — править. Считает, бедолага, меня наисчастливейшим из смертных. И царствовать хочет не в Сиракузах, а вообще. Абстрактно.

— Государь, — понимающе кланялись слуги, — но он примерял корону, сидел на троне.

— Да ну вас, — отмахивался Дионисий.

Тем не менее, с Дамоклом поговорил. Но тому, как с гуся вода. Хочет человек в цари и всё тут. Хотя и понимает, что желание его неосуществимо.

Другой бы на месте Дионисия озлился, но он, слава Богу, понимал, что Дамокл ему зла не желает и любит, как старшего брата.

Думал царь, думал и решил любимцу своему наглядно доказать, что не такое уж и счастье правителем быть.

Приказал Дионисий в тронном зале столы накрыть, да позвать на пир всю городскую знать. В углу же посадил писца, что бы тот записывал всё что произойдёт. Для истории.

Собрались гости, славят царя.

— Погодите, — молвит Дионисий и незаметно знак писцу подаёт, мол, начинай. — Решил я на сегодняшний вечер от власти отречься и передать её своему ближайшему другу Дамоклу.

Смеются гости, царской шутке. А тот берёт Дамокла под руки и ведёт к трону.

— Садись, — говорит, — и правь. До утра ты теперь Сиракузский царь.

Оторопел Дамокл, но видит, правитель серьёзен. Плащ ему свой на плечи набросил, корону на голову надел.

Сел Дамокл на трон. Глаза блестят от слёз радости. Поднимет руку, гости почтительно замолкнут. Молвит слово, все внимательно слушают, да кивают согласно.

Писец всё старательно записывает, даже наброски на пергаменте успевает делать.

Тут Дионисий и спрашивает, — Порадовал я тебя, друг мой верный?

— Благодарю тебя, — отвечает Дамокл. — Сегодня я счастливейший из смертных.

— Ну, раз так, — заговорщицки подмигивает царь, — то посмотри–ка вверх.

Поднял глаза Дамокл, а над ним, под самым потолком на конском волосе меч привязан. И нацелен остриём прямо ему в темя.

— Вот, на таком, брат, месте ты восседаешь, — смеётся Дионисий. — Каждое мгновение жди, что лопнет волосок и всё. Нет тебя. И ты здесь только на вечер, а мне весь остаток жизни на этом троне быть. Видишь теперь, как за власть расплачиваться приходится?

Говорит специально, не спеша, что бы писец всё успел записать слово в слово.

— Да, неужто ты считаешь, — отвечает Дамокл, — что только над троном такой меч висит? И надо мной такой есть, ведь, сколько людей жаждут на место твоего любимца попасть. И над военачальниками твоими, и над советниками, и над слугами по мечу. Да, что там говорить, даже над последним крестьянином, что сейчас в поле пашет, свой меч подвешен. Ведь, не ровён час, нападут на Сиракузы враги, так его первым за мешок зерна порешат. И мечи эти все одинаковые, ни больше, ни меньше твоего. Не обессудь, государь, но уж в такие времена нам жить выпало.

Покивал согласно Дионисий, похлопал в ладоши. Затем подошёл к писцу, вырвал у него пергамент и в клочки изорвал…

ДАРЫ ДАНАЙЦЕВ

Данайцами раньше называли греков, которые, в свою очередь, называли себя эллинами. И это, заметьте, не путаница, а обыкновенная маскировка. Ибо греки, прежде всего хитроумные торговцы, а уже потом, воины и поэты.

Бывало, приплывут на челнах греческие купцы к славянам, раскинут шатры и давай торговать. Разложат золото и серебро на бархатных подушках. Выставят крохотные амфоры с душистыми маслами. Зашуршат отрезами шёлка и бархата. Обомлеют голубоглазые славянки в медных серьгах и браслетах из бересты от такой невидали. Обо всём забудут. И понесут купцам соболей и бесценный рыбий зуб за серебряные перстеньки с бирюзой. И куда только мужья смотрят? А мужья в оружейной палатке толпятся. Там начищенные медные шлемы огнём горят, да крашеными перьями топорщатся. И ведут мужчины своих коней в обмен на греческие сокровища. Купцы же хохочут, толстыми пальцами крутят, торгуются.

Наутро, глядь, уплыли гости. Увезли коней с соболями.

Кручинятся мужчины, понять не могут, зачем им эти медные шапки с перьями. Как теперь без коней?

Кручинятся женщины. Скоро зима, а у них вместо меховых шуб перстеньки и цепочки.

Соберутся старейшины и решат — «больше грекам здесь не торговать».

Через месяц, глядишь, опять челны плывут.

— Кто такие? — спросят, часовые. — Не греки?

— Нет, — кричат с челнов, — эллины.

— Причаливай, — разрешат часовые.

Уедут купцы, и опять соберутся старейшины. Приговорят, что не только греков, но и эллинов не пускать.

Ещё месяц пройдёт, а по реке опять кто–то плывёт, да выкрикивает, — Эй, славяне, данайцев пускаете?…

ДВУЛИКИЙ ЯНУС

В римской мифологии Янус стоит особняком. Олицетворяя собой вход и выход, прошлое и будущее, он, как личность, интересовал скорее философов. Обыватели же, считая его просто «богом дверей» и на всякий случай подвешивали статуэтку Януса над входом в жилище.

Как ни забавно, но подлинную любовь Янус снискал у славянских племён. В силу того, что римляне изображали Януса, как «мужика о двух головах», одной юной и прекрасной, другой же — старческой и злобной, варвары принялись почитать его именно за это. Лейтмотивом обращения к нему было — повернись ко мне добрым лицом, а к врагам злым. (Типа: к лесу задом, ко мне передом). Таким образом, символизируя в Риме время и двери, на востоке Янус стал богом двуличия. У каждого лесного селения, въезжающих встречала дубовая колода с Двуликим, скалящим зубы путникам и улыбающимся жителям. И, разумеется, Янус отлично вписывался в славянскую национальную идею — «Пусть у меня всё будет хорошо, а у соседа плохо».

ДЕВЯТЫЙ ВАЛ

Моряки народ суеверный. Верят, что:

— «женщина на корабле — к несчастью». Поэтому дам на суда просто не пускали, а пойманных, немедленно выбрасывали за борт. Происхождение этой приметы вполне логично. Так как корабль ассоциировался командой как женщина (мать, сестра, жена, подруга), то он, в смысле женщина–корабль, мог приревновать к сопернице. Это уже в наше время появились всякие «Стремительные», «Решительные» и «Товарищ Нетте».

— «выход в море в пятницу — навлечёт всевозможные неприятности». Матросы люди верующие, а Христа распяли как раз в пятницу. Сами понимаете, что не стоит начинать большое и опасное дело в такой день.

— «чихание на левом борту — к кораблекрушению». Тут, по–моему, и объяснять ничего не надо. Кто в здравом уме пойдёт чихать на левый борт?

— «свист во время плавания — грозит бедой». В море свистеть может только Ветер, и, услышав чужие трели, он вполне может принять их за передразнивание. Даже боцманы в свои свистки не свистят, а гудят!

— «девятый вал — обязательно разрушает судно». Дабы этого не случилось, во время шторма на палубу выводился кок, который и приносился в жертву страшному Девятому Валу. Если кок был никудышний, то корабль неизменно тонул.

В наши дни, на кораблях полным–полно женщин. Никто не отменяет пятничных рейсов. Пассажиры бездумно насвистывают и чихают. Но, коки! Коки во время шторма неизменно запираются на камбузах и баррикадируют двери. Помнят…

ДЕЛО В ШЛЯПЕ

София Фредерика Августа Ангальт — Цербстская, а ныне Екатерина Вторая, заведя привычку самолично разбирать жалобы, доносы и прошения своих подданных, посвящала этому вечер каждого вторника. Возлежа на подушках, императрица слушала слугу, читавшего вслух письмо за письмом. У окна, скучал фаворит Григорий Александрович Потёмкин, держа на коленях свою треуголку. Иногда, Екатерина прерывала слугу коротким распоряжением: «В камин!». Недочитанная жалоба летела в огонь. В другой раз приказывала: «В шляпу!». Чтец вскакивал и с поклоном опускал бумагу в треуголку Григория Александровича. Потёмкин деланно вздыхал и бросал горестные взгляды на императрицу.

— Ты не вздыхай, светлейший, а разберись, — хмурила брови Екатерина.

Когда шляпа наполнялась, граф шумно вставал, с отвращением встряхивал треуголку и, держа её в вытянутых руках, шёл к дверям. Кланялся, в последний раз страдальчески вздыхал и выходил. Там его с нетерпением ожидали придворные.